Яков Миркин: «Жесткая посадка или появление любви в экономической политике»

От частного – к общему, от пандемии – к глобальным вопросам российской и мировой экономики. Что ждет нас в ближайшие месяцы, чему учит история, какой будет жизнь после пандемии – это и другое в беседе главного редактора Finversia.ru Яна Арта с Яковом Миркиным, доктором экономических наук, профессором, публицистом, писателем.

– Яков Моисеевич, тема многих ваших публикаций – люди в критических моментах истории. Кризис, который мы сейчас переживаем, – насколько он уникален? Находимся ли мы с вами сейчас в такой критической точке?

– Когда я делал прогноз на этот год, я давал процентов 30-35, что дела пойдут не очень хорошо, что будет жесткая посадка, что может быть кризис. Потому что есть цикл и потому что уже несколько лет глобальная экономика ослабевала, падали темпы, был хорошо виден мыльный пузырь на рынке акций США, были по-прежнему видны очень высокие риски концентрации в ряде развивающихся стран и на рынке государственных долгов. И при этом мы понимаем, что российская экономика абсолютно зависима от внешних переменных – от цен на нефть, на газ и на другое сырье, от курса двух мировых резервных валют, от потоков «горячих денег», которые у нас всегда были спусковым крючком. Мы живем в сырьевой экономике, которая является очень сейсмичной, и в этом смысле есть много похожего на то, что происходило в конце 1980-х годов при падении цен на нефть, в 1998 годах при дефолте и ценовом крахе в нефти, в 2008-2009 годах при внешнем финансовом шоке и последующем падении цен на нефть и другое сырье, наконец, в 2014 году, когда на фоне «украинского кризиса» происходило глубокое падение цен на нефть и другое сырье и укрепление доллара и евро.

И мы сегодня видим, абстрагируясь от пандемии, то же самое, видим цикличность, видим падение мировых цен на сырье, видим понижающее давление доллара. И к этому добавилось то, что мы называем «черный лебедь», хотя и это прогнозируется – не один «черный лебедь», так другой… В последние годы нарастала волна – потепление климата, техногенные катастрофы – то есть концентрации рисков иной природы, нежели чем обычные макроэкономические риски. Видимо, риски пандемий должны были учитываться специалистами в том же ряду.

Российская экономика абсолютно зависима от внешних переменных – от цен на нефть, на газ и на другое сырье, от курса двух мировых резервных валют, от потоков «горячих денег», которые у нас всегда были спусковым крючком.

В этом смысле нынешний кризис является обычным, но в нем есть хитросплетение, связанное с пандемией, которое придает ему особую жесткость. Никто из нас ранее не сидел в карантинах, никто не считал, что это вообще вероятно – закрытые границы, прекращенные авиаперелеты… Вот это придает особую остроту и жесткость. Во-первых – психологическую (то, как мы себя чувствуем, как мы думаем о будущем). С другой стороны, например, известно, что потребление нефти больше, чем 60% – это транспорт. А где же транспорт, где все то, что двигалось, летало и так далее?.. Поэтому, конечно же, пандемия – и связанные с ней очень жесткие ограничения на экономическую активность – подлила немало бензина в огонь кризиса. Так что в этом смысле нынешний кризис необычен, и сейчас чувство неизвестного будущего – оно, наверно, является наиболее острым.

– С одной стороны, мы видим большой страх перед вирусом, с другой – множество людей рассуждает в соцсетях о том, что никакой пандемии нет, это фантом, это обычное ОРВИ, и это зачем-то «придумали». Вот это – некий психологический эффект, на ваш взгляд?

– Ну да, конечно, когда ты бегаешь – молод, здоров, у тебя все отлично, – кажется, что никогда ничего с тобой не случится… В этом плане очень важно иметь мышление чуть более развернутое, смотреть на жизнь не только с точки зрения собственных ощущений, но и как бы чуть приподниматься и пытаться понять, что, собственно говоря, происходит. Когда ты отгораживаешься от рисков – твои риски резко возрастают.

– Многие сейчас задаются вопросом – все-таки нет ли, условно говоря, некой экономической элиты, тайного мирового правительства, просто властей, желающих превратить этот вирус в миф сверхугрозы?

– Здесь мы вступаем в область гадания на кофейной гуще… Мы видим попытки правительств найти так называемую золотую середину, то есть по мере выхода темпов заражения на плато начинать «приоткрывать ворота» – снять часть ограничений, открывать бизнес и т.д. Выбор этот очень тяжелый, потому что на одной чаше весов – не только экономика, но и другие причины смерти – не сделанная операция, вовремя не принятые вызовы скорой и т.д. А на другой чаше – новые смерти от тех вспышек вируса, которые произойдут при либерализации карантинных режимов. Поэтому сейчас тем людям, которые принимаеют решения, не позавидуешь. Также как командующий фронтом понимает, что его решение неизбежно вызовет массовые жертвы, так и сегодняшние решения имеют цену человеческих жизней. Это пункт первый.

В последние годы нарастала волна – потепление климата, техногенные катастрофы – то есть концентрации рисков иной природы, нежели чем обычные макроэкономические риски. Видимо, риски пандемий должны были учитываться специалистами в том же ряду.

Теперь пункт второй. История с пандемией привела к внедрению массовых ограничений, к расширению системы контроля за поведением каждого – это относится не только к России, это повсеместно, во всем мире. Риски заключаются в том, что те временные ужесточения и ограничения, временное расширение контроля, которые необходимы в шоковой ситуации с пандемией, – это все может остаться и дальше. У нас еще до пандемии подобные поползновения происходили, и, кажется, к 2025 году должен быть создан единый информационный ресурс о каждом, где сводятся все базы данных, а это уже – замечательно отработанная система контроля за поведением. Короче говоря, если мы в тренде огосударствления живем со второй половины 90-х годов, то сейчас мы серьезно продвинемся в системе контроля за поведением людей, в системах обработки больших данных. Тем самым нанесем огромный ущерб нам всем, потому что все это противоестественно природе человека. Человек всегда ищет золотое сечение между свободой и необходимостью, между контролем, надзором и свободой. И я хочу сказать, что если посмотреть на историю человечества, то мы видим все большее движение к свободе. Выигрывали те общества – технологически, прежде всего – которые давали по сравнению с другими обществами большую свободу, конечно же при сохранении управляемости общества в целом как сложной системы. Короче говоря, убить свободу легко (неважно под каким лозунгом), но это – тупик.

– Я вспоминаю серию ваших исторических эссе. Вы писали о поведении различных, в том числе очень известных семей на рубеже XIX–XX веков. По вашим ощущениям, по прошлому опыту других людей, кризис – это всегда неожиданность для людей и для общества?

– Общество разнородно, но для большинства, которое живет стандартной обычной жизнью, кризис является неожиданностью. Еще в декабре прошлого года, когда цена на нефть была 65–68$, курс рубля был стабилен, все были уверены, что впереди – сытая спокойная жизнь. Но есть часть общества – люди думающие, люди, которые занимаются не только своей частной жизнью, люди настолько образованные, чтобы смотреть и видеть карту движения. Эта часть общества прогнозирует то, что мы называем концентрациями рисков, и пытается их предупредить…

История с пандемией привела к внедрению массовых ограничений, к расширению системы контроля за поведением каждого – это относится не только к России, это повсеместно, во всем мире. Риски заключаются в том, что те временные ужесточения и ограничения, временное расширение контроля, которые необходимы в шоковой ситуации с пандемией, – это все может остаться и дальше.

Есть огромная научная, мемуарная и другая литература начала XX века, в которой содержатся прямые предупреждения о том, что Россия идет не туда, у нее не та экономическая политика, не та общественная, и это грозит крупным взрывом. И когда ты все это читаешь и думаешь – бог мой, как часто такие предупреждения оказываются не услышанными. Власти занимаются хвастовством и далеки от назревающих конфликтов… Большая часть общества – просто живет… Я иногда думаю: зачем я это делаю, зачем много раз пишу о том, что жизнь в России идет кругами, циклами, зачем показываю, что многие люди в прошлом сталкивались с теми же самыми проблемами и пытались их решить, что мы очень похожи на этих людей, и времена очень похожи… Я пытаюсь сделать так, чтобы гораздо больше людей попытались смотреть на происходящее не только с точки зрения семьи, частных интересов, но и как на карту движения… куда дело идет что нужно делать для выживания семьи, для ее подъема

– По вашим ощущениям, каков КПД этой вашей работы? Если человек читает очередное ваше эссе, оно может ему нравиться литературно или просто как сюжет… Но вот ощущение просвещения дает ли эта работа?

– На макроуровне – нет. Да, я могу встретить свои пассажи в чьих-то речах, я знаю, что мою регулярную колонку в «Российской газете» широко читают, я знаю, что так или иначе на что-то воздействую, но основной способ мышления тех, кто стоит у руля, основные интересы – они совсем другие. Но бывает спасение на уровне людей. Когда мне пишут: спасибо, я воспользовался вашим советом, я сохранил свои активы – я, конечно, бываю счастлив. Но общий КПД – низкий, думаю, 5-10%.

– А вообще в прошлом можно какие-то ответы находить? Причем, ответы не в смысле каких-то общих формул, а более непосредственные, которые человек может «примерить на себя»?

– Наша проблема в том, что нас заносит, нас всегда заносит! Занесло в большевизм, потом занесло в рыночный фундаментализм (не хочу называть либерализмом – это не либерализм)… Сейчас опять заносит – в огосударствление. Вместо оптимального движения – наше движение, наши модернизации, наши реформы всегда идут с крайностями. Мы почему-то воспринимаем все в самой жесткой форме и делаем с огромными потерями, в том числе – потерями собственности, населения и так далее. Во всяком случае, правило, что уже второй век каждое поколение теряет свои активы, или правило, что через три-четыре поколения остается 2-3% активов в наших карманах – пока оно, к сожалению, действует. И тот, кто понимает, кто готов смотреть в прошлое, думая о будущем, обязательно задаст себе вопрос – что нужно изменить в обществе? Я бы это назвал моделью коллективного поведения нас всех – что нужно изменить в обществе для того, чтобы это была развитая экономика, это была социальная рыночная экономика, чтобы в центре экономики стояли не тонны, не баррели, не мегаватты, а стояла семья, стояла продолжительность жизни. Другая экономика, другой прицел…

Человек всегда ищет золотое сечение между свободой и необходимостью, между контролем, надзором и свободой. И я хочу сказать, что если посмотреть на историю человечества, то мы видим все большее движение к свободе.

Сейчас в центре нашей экономики не стоит «человек действующий». Там стоит человек, который во всем виноват, которого нужно принудить, который вороват, которого нужно втиснуть в какого-либо рода клетку, нужно собрать о нем массу данных либо же заставить принудить вести себя тем или иным образом. И это точно не «человек действующий», не «человек амбициозный», и это точно не «человек свободный». Поэтому вся экономика и общество в целом складываются как системы вертикалей, с упрощением пакетирования, мы видим это в «человейниках», в том, как вдруг начала застраиваться Москва. Короче говоря, человек как счетная единица, человек как ресурс.

– А это – врожденный изъян? Ведь мы – общество, мыслящие категориями разных идеологий. Может, проблема в том, что именно мы придумали себе в голове? И это – врожденный дефект не нашей власти, а нашего общества?

– Это, конечно же, длинная история. Общество, в котором не было собственности, или она была всегда очень концентрирована. После отмены крепостного права в 1861 году массовая собственность, массовое имущество семей, как сердце общества и экономики, так и не были созданы. Был средний класс, но очень ограниченный, собственность в руках рабочего населения была минимальна, крестьяне земли не имели и так далее. То есть мы всю дорогу имеем общество, которое базируется на народе, не обладающем собственностью. А если у тебя нет собственности, то твоя жизнь – времянка. С одной стороны, ты пытаешься прикрепиться к чему-то крупному – государству, крупной компании, крупному проекту… С другой стороны – не веришь, что они тебя защитят…

По всем опросам, только около 10–12% людей готовы жить самостоятельно независимо от государства. Все остальные – требуют «больше порядка», больше государственной собственности, больше участия государства в управлении.

Но модели поведения, если взять правильное целеполагание, – они меняются. Более 15-20 стран после второй мировой войны совершили свои экономические чудеса, и в основе этого лежало именно изменение модели коллективного поведения. Что значит правильное целеполагание? Я однажды написал в «Российской газете» смешную колонку – о любви в экономической политике, о любви к собственному народу, о любви к семье – семье, которая готова накапливать собственность, готова пронести эту собственность из поколения в поколение… Это была бы совершенно другая экономическая политика – другой процент, другая доступность кредита, другие налоги, другая структура бизнеса, потому что мы бы имели не 22% малого бизнеса в российском ВВП, мы бы имели 45-50%, как в развитых странах. Это другой бюджет, и это совершенно бы не мешало на самом деле обеспечивать обороноспособность, создавать системы безопасности и прочее. Потому что народ, система, общество, основанные на примате семьи, обладающей собственностью, – это общество, которому есть что защищать, которое готово жертвовать частью своих интересов для общего. И это гораздо более устойчивая система, чем любые вертикали и пирамиды, особенно сегодня, когда в этих вертикалях велика цена человеческой ошибки, и в этих вертикалях неизменно одно – огромные потери людей. А люди превращены – в счетные единицы, в предметы для массовой обработки тел и сознания

– К вопросу о переменах… Сейчас многие люди констатируют: «мир уже не будет прежним». Не миф ли это, что мир после вирусного кризиса уже не будет прежним?

– Это зависит от того, сколько вся эта история продлится. Если 2-3-4 месяца, то – у людей короткая память – мы быстро об этом забудем и поскачем дальше. Если эта история продлится дольше – она глубже затронет то, что называется экономический организм. Реакция будет намного более сильная и мы можем увидеть очень глубокие изменения. Но я бы эту тему немного усложнил. Потому что вопрос будущего – это вопрос о свободе, о приватности, о наших личных тайнах, о способности контроля над массовым поведением и уровне этого контроля. Это первое.

Второе, что очень мало обсуждается. Мы все, будучи в изоляции, почувствовали цену первичных ресурсов – тепло, чистая вода, хлеб, продовольствие. Эти первичные ресурсы могут приобретать все большее значение. И тогда, возможно, в списке компаний по уровню капитализации мы в числе первых четырех-пяти увидим не «виртуалов» и не телекоммуникации…

Наша проблема в том, что нас заносит, нас всегда заносит! Занесло в большевизм, потом занесло в рыночный фундаментализм (не хочу называть либерализмом – это не либерализм)… Сейчас опять заносит – в огосударствление.

Сейчас мы живем в системах все более массовой обработки наших тел, нашего сознания, наших голов. Это касается медицины, культуры, образования, масс-медиа и т.д. И сегодня, когда мы, сидя в наших каморках, лучше поняли, как нас обрабатывают – я думаю, что может возникнуть гораздо больший спрос на вещи индивидуализированные и отторжение вещей массовых. То есть в нашем будущем – мы сейчас говорим об изменениях, о том, как может измениться мир, – может возникнуть гораздо больший спрос на вещи доступные и при этом индивидуализированные.

Еще одна отличная тема о будущем. Когда прекращается автоматическая подача ресурсов массовой системой и вдруг возникает свободное время – обнаруживается, что, во-первых, его надо занять, а во-вторых – как ценно что-то уметь. Ты вдруг открываешь в себе умение косить, рубить, ремонтировать, кулинарить, сочинять и так далее – вот это очень важно, это, может быть, говорит что-то о нашей будущей экономике, потому что мы видели, как много людей и до этого кризиса переквалифицировались, пытались что-то делать сами. Будущая экономика – во многом очень персонализированная, личная экономика.

– Будет ли выход из этого кризиса таким же, как из других? Если да, то с какими можно сравнивать?

– Из прошлых кризисов мы выходили «дурачком». В 1998 году вдруг начнала расти цена на нефть и другое сырье, и ситуация выправилась. В 2009 году происходило то же самое, в 2014-2016 годах так уже не случилось. Цены на сырье, от которых мы зависим, приподнялись, экономика стабилизировалась, но бурного выхода из кризиса не произошло, экономика стагнировала, продолжала находиться под санкциями и она все время как бы «черствела». В ней все было настроено на торможение – и регулятивная нагрузка, и малодоступный кредит, и высокий процент, и валютный курс, и очень высокие налоги. Она была настроена на торможение еще и потому, что вместо инвестиций все время резервировала, резервировала, резервировала, не вкладывая в рост. И в итоге становилась все более хрупкой моделью сырьевой экономики.

Я думаю, что мы все это время продолжали болеть, и болезнь усугублялась. И если сейчас проснуться и вновь увидеть нефть по 60$ – да, конечно, будет облегчение. Но взрывного роста не будет ни при каких обстоятельствах, если не будет меняться модель – модель коллективного поведения, модель экономики. Если экономика не будет настраиваться на сверхбыстрый рост – «дурачком» вот так уже не выйти. И как мы были отстающей экономикой – каждый год мы отставали в темпах экономического роста от всего мира – так и будем. То есть мы нуждаемся не в амбулаторном, а в довольно жестком операционном лечении, которое бы настраивало экономику на очень простые вещи – семья, человек, продолжительность жизни и связанные с этим экономический рост и модернизация.

– А на микроуровне, на уровне конкретного россиянина – стоит ли готовиться к принципиально большим изменениям в личной жизни, в личном бизнесе, в личной работе, в личном материальном положении?

Сейчас в центре нашей экономики не стоит «человек действующий». Там стоит человек, который во всем виноват, которого нужно принудить, который вороват, которого нужно втиснуть в какого-либо рода клетку, нужно собрать о нем массу данных либо же заставить принудить вести себя тем или иным образом.

– Это тоже зависит от длительности пандемии. Если эта история продлится два-три месяца, ну, четыре, то к осени все попытаются это выбросить из головы и наладить свою обычную жизнь. Второе – это зависит от властей: насколько система ограничений, контроля за поведением останется в силе. Если предположить, что те же самые цифровые пропуска станут обычной реальностью, тогда действительно это несколько иная реальность. В-третьих, надо все-таки различать, где происходит действие. Если речь о Москве, то Москва и московский регион – это все-таки отдельный «остров». До кризиса, до новой девальвации рубля региональный валовый продукт на душу населения в Москве составлял где-то 21-22 тысячи долларов – это уровень Чехии, уровень развитых стран. И это очень отличается от других регионов России. Понятно, что экономическая жизнь в Москве может гораздо быстрее восстанавливаться, потому что все это ежедневное кипение и мельтешение наших встреч, наших решений, наших финансовых и экономических движений – это очень быстро восстановится. Но удар, который мы сегодня переживаем, это тяжелый удар, это инсульт. Возможно, что экономический, общественный организм осенью постарается его забыть и будет вновь быстро двигаться, говорить без искажений речи и прочее. В памяти у него этот инсульт обязательно скажется. Если его будут лечить плохие врачи, то он и осенью не начнет восстанавливаться, потому что – я привожу просто медицинские аналогии – человека после инсульта лечат движением, упражнениями, свободой. Если мы попадем осенью в еще более скованное общество, нежели чем были, то, конечно, это будет другая реальность…

– К вопросу о другой реальности. Есть мнение, что кризис ставит точку на глобализации – мир разделится на региональные зоны, более обособится, условно говоря, отыграет на 30-40 лет назад…

Мы все, будучи в изоляции, почувствовали цену первичных ресурсов – тепло, чистая вода, хлеб, продовольствие. Эти первичные ресурсы могут приобретать все большее значение.

– Что мне не нравится в нашем многоговорении – то, что нас вечно заносит в крайности. Вот только так и никак иначе. Либо вместе, либо раздельно. Я бы сделал следующий прогноз: конечно же, глобализацию никто не отменит. Это будет по-прежнему однополярная архитектура, которая сложилась после второй мировой войны, хотя при этом постоянно размывается и имеет тренд к тому, чтобы стать многополярной – как экономически, так и финансово. Но мы, конечно, увидим тренд к большему протекционизму, к защите самих себя. После пандемии обязательно будет продолжаться попытка ребалансирования глобальной экономики. Ребалансирование – то возвращение производства в США, в Европейский Союз, в развитые страны. Невозможно и неправильно, чтобы в мировой экономике были такие концентрации производства в одной стране или ограниченной группе стран («мастерская мира») и финансов, собственности, патентов, технологий – в другой (США + Великобритания + британские офшоры). Соответственно, будет возникать еще один глобальный финансовый центр – в Китае и в азиатских экономиках.

– Тогда такой вполне конкретный вопрос: что вы думаете о мыслях о том, что «капитализм закончился»? Я часто слышу сейчас эту идею у ряда «мыслителей»…

– Они могу думать и говорить что угодно, мыслителей на эту тему – масса, и каждый может выкладывать свою собственную идею. С моей точки зрения – это тоже занос. И вообще вопрос – о каком капитализме идет речь? Капитализм и рыночная экономика – они очень разные. Есть англосаксонская модель, есть модели социально-рыночной экономики, есть шведская модель, есть азиатские экономики – это все капитализм. Нам бы, вместо заносов – либо влево, в большевизм, либо вправо, в рыночный фундаментализм – аккуратно подумать о том, что называется социальная рыночная экономика. Где как раз ищется золотое сечение между общим и частным, между приватным интересом и коллективным интересом, и которая во многом подчинена прежде всего интересам семьи.

Социально-рыночная экономика – это, например, ближе к континентальной модели, к шведской модели. Это Германия, Австрия, например. Вот если бы удалось, знаете, по-тимирязевски к социальной рыночной экономике континентальной модели прибавить инновационность англосаксонской… Кстати, экономики континентальные, «германизированные» (по статистике это хорошо видно) лучше выдерживают удар вируса, там гораздо ниже смертность…

– Многие говорят, что сейчас цветочки, а вот осенью, видимо, будут уже плоды… Что вы думаете об этом с точки зрения экономики, рубля, безработицы?

Мы нуждаемся не в амбулаторном, а в довольно жестком операционном лечении, которое бы настраивало экономику на очень простые вещи – семья, человек, продолжительность жизни и связанные с этим экономический рост и модернизация.

– Еще раз – зависит от длительности и зависит от внешних переменных – сейчас все определяет движение пандемии. Пандемия – это поле неопределенности, кто бы что бы ни говорил – будет ли вторая волна, будет ли третья и т.д. Она определяет экономику, она определяет спрос на ресурсы, она определяет динамику финансовых рынков.

Смотрите: апрельский прогноз МВФ для Европейского Союза – минус 9% ВВП. Европейский союз – наш основной клиент, более 40% внешнеторгового оборота России… Второй клиент – это Китай, для него МВФ прогнозирует плюс 1,2-1,3%. Китай – это тоже спрос на российское сырье. В целом понятно, что год будет проклятый, год будет отрицательный. Но вопрос, на самом деле, заключается в том, будут ли осенью признаки стабилизации. С точки зрения истории прошлых кризисов – вполне возможно. Мы помним, как не один раз экономики трясло по 5-6 месяцев, потом они начинали восстанавливаться. Но не было фактора пандемии…

– Недавно появилось высказывание того же господина Хазина, что рынки США схлопнутся, а экономика России увеличится в несколько раз…

– Тут беда как раз в заданности. Рациональный человек, не заходя в крайности, может спокойно анализировать тренд и понимать систему как она сложилась объективно. По-прежнему в центре глобальной экономики – США. Тем более США – в центре глобальной финансовой архитектуры. Это ядро – вместе с Лондоном, британскими офшорами и проч. Эта система размывается, но не ломается... Что касается России, то с учетом длительных трендов рубль в той экономике, которая сложилась, обречен на ослабление. Если вы посмотрите на 2-3-4 года вперед, если не будет меняться экономическая модель и не будет меняться структура экономики, то рубль обречен на ослабление, потому что он – производная от зоны высокой сейсмики во внешних переменных. Поэтому можем заговаривать сколько угодно друг друга, убеждать сколько угодно, но жизнь есть жизнь…

– Не кажется ли вам, что рынок сегодня закладывает слишком оптимистический сценарий развития событий с пандемией?

Я замечательно отношусь к тому, что меня называют либералом, потому что всякий разумный человек является либералом. Каждый из нас является либералом, потому что каждый из нас для себя хотел бы свободы действий. При этом каждый разумный человек понимает, что он своей свободой действий должен учитывать общие интересы и действовать по принципу «не навреди другому».

– У меня внутри все-таки сидят вот эти «3-4 месяца и побежим дальше». При том, что никто пандемии не забудет, структурные изменения мировой экономики и мировых финансовых рынков будут происходить. Я сейчас говорю, наверно, об интуиции, о внутреннем своем ощущении. Я не говорю о российском рынке, я говорю о мировых рынках, а когда мы все говорим о такой размерности, мы, прежде всего, имеем в виду рынок США. Тут у меня внутреннее ощущение – «и побежит дальше». Что касается нашего рынка, то это все-таки особая судьба, у нас впереди – наше собственное движение в национальном хозяйстве…

– И последний вопрос. Как вы относитесь, когда кто-то называет вас либералом, но ясно, что имеется в виду не термин, а «приговор»?

– Я замечательно отношусь к тому, что меня называют либералом, потому что всякий разумный человек является либералом. Термины «либерал», «либерализм» испорчены в России, потому что они подменили собой другой термин – «рыночный фундаментализм», большевизм в рынке.

Каждый из нас является либералом, потому что каждый из нас для себя хотел бы свободы действий. При этом каждый разумный человек понимает, что он своей свободой действий должен учитывать общие интересы и действовать по принципу «не навреди другому». Либерал и либерализм для меня – это как раз то самое золотое сечение, когда человек ищет и ведет себя свободно, понимая частные интересы, но соблюдая общий интерес. Вот в эту идею укладывается все: интересы семьи, интересы государства, великой России и цивилизованных государств – все, что хотите.

P.S. Профиль Якова Миркина в Фейсбуке: https://www.facebook.com/yakov.mirkin