Ровно 30 лет назад. Час Х. Момент истины. Мы поехали туда, где наконец решалось, что же будет с Родиной и с нами...

Потом оказалось, что в этот день там были все. С каждым годом – все больше стоявших в те дни на баррикадах...

Потом оказалось, что «никакого путча не было», клоунада и «защитники Белого дома – клоуны»...

Потом оказалось, что «все было и так ясно»...

Потом оказалось, что «вот видите, это было не то, что надо!»...

Потом оказалось, что мои бывшие коллеги по той газете, от которой я поехал, издают книжку об ее истории, в которой запечатлено, что никуда я и не ездил...

Но все это – будет потом... А тогда мы были готовы сражаться за все то, за что во все века мальчишки всего мира все равно будут готовы идти на любые, реальные и виртуальные баррикады, – за свободу и право человека быть человеком.

И все равно в этом мире будет звучать диагноз Цвейга:

«История – это приливы и отливы, вечные взлеты и падения; никогда право не бывает завоевано на все времена, никогда свобода не гарантирована от насилия, постоянно принимающего новые формы.

Всегда любое прогрессивное явление снова и снова оспаривается человечеством, и даже само собой разумеющееся опять подвергается сомнению. Но именно тогда, когда мы воспринимаем свободу уже как нечто привычное, а не как священное достояние, вдруг из мрачного мира страстей вырастает таинственная воля, стремящаяся совершить насилие над свободой; и всегда, когда человечество слишком долго и слишком беззаботно радуется миру, им овладевает опасная тяга к упоению силой и преступное желание войны. Ведь чтобы продвигаться вперед к своей неисповедимой цели, история время от времени создает непостижимые для нас кризисы; и как в период наводнения сносятся самые прочные дамбы и плотины, точно так же рушатся оплоты законов; в такие жуткие моменты человечество, кажется, движется назад к бешеной ярости толпы, к рабской покорности стада.

Но так же как после всякого наводнения вода должна схлынуть, так и всякий деспотизм устаревает и остывает; только идея духовной свободы, идея всех идей и поэтому ничему не покоряющаяся, может постоянно возрождаться, ибо она вечна как дух. Если кто-то извне на какое-то время лишает ее слова, она прячется в глубинах совести, недосягаемых для любого вторжения.

С каждым новым человеком рождается новая совесть, и кто-то всегда вспомнит о своем духовном долге – возобновлении давней борьбы за неотъемлемые права человечества и человечности; вновь и вновь Кастеллио будет подниматься на борьбу против всякого Кальвина и защищать суверенную самостоятельность убеждений от любого насилия».