Яков Миркин: Вечно пылающий Пушкин

Нам всем нужна свобода.

Он вечно жил под давлением. Лишь бы успеть. Хотя век тогда был короток даже у императоров. Александр I прожил 48 лет, Николай I – 59 лет. И ничей быт не описан так подробно. Все как с ума сошли – день за днем, и все о Пушкине. Тысячи страниц, чтобы понять – мы в том же ряду. Вечно в бегах, вечно в поисках денег, вечно под надзором, вечно в попытках смириться с властью – для хлеба, тепла и молока семье. Писать? Чтобы достать денег и выплатить долги.

"Ропот на самого себя»

Разве это наш драгоценный, вечно пылающий Пушкин? «Никогда не думал я упрекать тебя в своей зависимости. Я должен был на тебе жениться, потому что всю жизнь был бы без тебя несчастлив; но я не должен был вступать в службу и, что еще хуже, опутать себя денежными обязательствами».  Вошел на службу за 5000 рублей жалованья и доступ к архивам. Закладывал бриллианты жены, вещи закладывал, пытался лично управлять имением, основывать газету, альманах, журнал – как проекты, под платную подписку. Одалживался бесконечно, пытал казну, точнее императора, на предмет государственных ссуд (и получал их) и, самое главное, писал, чтобы заработать на жизнь. Писал! И был зависимым.

Мечта? «Плюнуть на Петербург, да подать в отставку, да удрать в Болдино, да жить барином! Неприятна зависимость; особенно когда лет 20 человек был независим. Это… ропот на самого себя».  Ропот, вечный ропот человека изработавшегося, желающего прокормить, насладить, развлечь. Деньги – как независимость. Как это он сказал? «Я деньги мало люблю — но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости».  Можно повторять сотню раз, когда снова ищешь заказ и ждешь телефонного звонка – ты нужен.

Заложить крестьян, чтобы выручить деньги на приданое невесте? Нынче – точно не удастся.  ««Через несколько дней я женюсь: …заложил я моих 200 душ, взял 38 000 — и вот им распределение: 11000 теще, которая непременно хотела, чтоб дочь ее была с приданым — пиши пропало… Остается 17 000 на обзаведение и житие годичное… Взять жену без состояния — я в состоянии, но входить в долги для ее тряпок — я не в состоянии».

А в каком состоянии мы? Наше чувство загнанности, когда нужно каждый день вырабатывать доходы. Наш пыл хоть что-то сберечь. И да, многим из нас известно вот это. «За четыре года моей супружеской жизни я задолжал около 60 тысяч и принужден был взяться за фамильное имение, но оно меня так запутало, что я… принужден или поселиться в деревне или занять большую сумму, чтобы сразу отделаться от долгов; но в России занять крупную сумму почти невозможно и приходится обращаться к государю…».  Обращение к «куратору», к посреднику между Пушкиным и императором – к Бенкендорфу. Просить по вертикали, они не оскудеют, взять в долг. О, это нам хорошо знакомо. Пушкин взял в казне 50 тыс. рублей, из них 20 тыс. – на «Историю пугачевского бунта».  И как быть дальше?

«Ее не хватает»

«Государь, удостоив принять меня на службу, милостиво назначил мне 5000 жалованья. Эта сумма громадна, и однако ее не хватает для жизни в Петербурге. Я должен тратить здесь 25000 и притом платить все долги, устраивать семейные дела и, наконец, иметь свободное время для своих занятий».  Мы все помним, что это были за занятия. Они нам дарят наслаждение. Из-за них мы так кротки, так преклоняемся перед русским языком.  И из-за них уверены – русская литература божественна.

Пушкинской рукой – смета расходов на год. 6000 руб. – квартира. 4000 – лошади. 4800 руб. – кухня. Платья, театр – 4000 руб. Всякое разное – 12000 руб. Итого (округлил) – 30 тыс. руб. в год (июнь – июль 1835 г.).  Еще и долги – личные, брата, имения. Сестры жены, жившие с 1834 г. у Пушкиных в Петербурге. Их нужно было выдать замуж. Письмо жене 21 сентября 1835 г. «…О чем я думаю? Вот о чем: чем нам жить будет? Отец не оставит мне имения: он его уже споловину промотал; Ваше имение на волоске от погибели. Царь не позволяет мне ни записаться в помещики, ни в журналисты. Писать книги для денег, видит бог, не могу. У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30000».

Его проекты - «История пугачевского бунта» (1834 г.), журнал «Современник» (1836 г.) – убыточны. Когда был убит – «в доме Пушкина нашлось всего-навсего триста рублей».  Хоронили Пушкина за счет графа Строганова (родственника по теще). Из милости императора, его записка: «1. Заплатить долги. 2. Заложенное имение отца очистить от долга. 3. Вдове пенсион и дочери по замужество. 4. Сыновей в пажи и по 1500 р. На воспитание каждого по вступление на службу. 5. Сочинение издать на казенный щет в пользу вдовы и детей. 6. Единовременно 10 т.». 

Сколько долгов за почти 6 лет семейной жизни? Выплачено их на 139 тыс. руб., в том числе казенного долга – 43 тыс. рублей.  Пенсионы вдове до замужества – 5 тысяч рублей в год, детям – по полторы тысячи рублей.  10 тысяч – сразу, лично вдове. Еще 50 тысяч рублей на издание собрания сочинений – в пользу семьи.

Все вместе – огромные деньги. В первой оценке, 5 – 6 млн. долларов по нынешним временам. Если бы кто-то мог на учительской доске изобразить, как разные желания в семье, разные модели жизни приводят ее к финансовой катастрофе, лучшего примера – не сыскать. Не затворник, не святой писатель, ищущий истин подальше от столиц – по принуждению светский, служащий человек из Петербурга, находящийся в низких чинах, допущенный в большой свет ради обласканной всеми супруги, желающей – несмотря на пять беременностей и четверых детей – блестящей молодости. С катастрофически растущими долгами.

«Она не тронется из Петербурга»

Это были, действительно, разные желания? Да, разные. «…Будь молода, потому что ты молода — и царствуй, потому что ты прекрасна».  И еще. «Не стращай меня, женка, не говори, что ты искокетничалась; я приеду к тебе, ничего не успев написать — и без денег сядем на мель. Ты лучше оставь уж меня в покое, а я буду работать и спешить».  Работать и спешить. Разные желания. «…Сделаю деньги, не для себя, для тебя».  «Гуляй, женка; только не загуливайся, и меня не забывай».  Все одно и то же: «Женка, женка! Я езжу по большим дорогам, живу по 3 месяца в степной глуши, останавливаюсь в пакостной Москве, которую ненавижу, — для чего? — Для тебя, женка; чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье, как прилично в твои лета и с твоею красотою. Побереги же и ты меня».  

Идея одна и та же – уехать. «Ты разве думаешь, что свинский Петербург не гадок мне?». Предложить другую роль: «мать семейства», «долг доброй матери», а не только «долг честной и доброй жены… никакие успехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольства».  И еще раз, множество раз – «Ух кабы мне удрать на чистый воздух».

Кажется, что большое столкновение желаний. Ольга, сестра Пушкина: «Они больше не собираются в Нижегородскую деревню, как предполагал Monsieur, так как мадам и слышать об этом не хочет… Она не тронется из Петербурга».  Не тронется из Петербурга. «Наталья Николаевна действительно никогда не хотела уехать в деревню».  Что еще? Прямая речь: «…Вы, бабы, не понимаете счастия независимости и готовы закабалить себя навеки, чтобы только сказали про вас: «Вчера на балу госпожа такая-то была решительно красивее всех и была одета лучше всех».

«Буйный мальчик»

А нам – считать. Не брать избыточные риски. Договориться в семье, если это вообще возможно. Не платить зависимостью – жизнью по чужому формуляру, когда ты всем должен – и мало кто тебе. Вот формуляр Пушкина – чиновника. 14 ноября 1831 г.  – вновь зачислен в коллегию иностранных дел с чином коллежского секретаря (X класс, один из низших в Табели о рангах). 6 декабря 1831 г. – получил титулярного советника. 31 декабря 1833 г. – пожалован камер-юнкером (чин для юных). «…Что довольно неприлично моим летам… Но двору хотелось, чтобы Наталья Николаевна танцевала в Аничкове».  Все ранги – нижние, не по талантам. 29 января 1837 г. – умер.  Взял 4 отпуска общей длительностью 13 месяцев. Вечно не по форме. То во фраке, когда все в мундирах. То в мундире, когда все во фраках. То шляпа не та. Николай I – Бенкендорфу: «Вы могли бы сказать Пушкину, что неприлично ему одному быть во фраке, когда мы все были в мундирах… впоследствии, в подобных случаях пусть так не делает». 

То в бегах. «Ни за что не поеду представляться с моими товарищами камер-юнкерами, — молокососами 18-летними. Царь рассердится, — да что мне делать?»  «Я был в отсутствии — выехал из П(етер)Б(урга) за 5 дней до открытия Александровской колонны, чтоб не присутствовать при церемонии вместе с камер-юнкерами, — своими товарищами».

Очень современно. По-нынешнему. Встать в вертикаль, внизу, маяться – и быть с ней в мелких терках. А дальше? Конечно, выскочить. Подать в отставку, уехать, убраться из Петербурга.  Ему было сказано от Николая – в этом случае «все между нами кончено». С угрозой не быть допущенным в архивы (Пугачев, Петр I). Немедленно дал отбой. «…Христом и богом прошу, чтоб мне отставку не давали. А ты и рада, не так?».

Еще раз: «А ты и рада, не так?»

Служить для прокормления семьи. Служить ради молодости женщины. Служить, чтобы войти в архивы. Служить, испрашивая разрешения на любой отъезд. Служить под надзором. «Во все эти двенадцать лет, прошедшие с той минуты, в которую Государь так великодушно его присвоил, его положение не переменилось; он все был как буйный мальчик, которому страшишься дать волю, под строгим, мучительным надзором».  Служить внизу пирамиды, при жене, идущей в Петербурге первым классом. Служить с растущей горой долгов. Служить так, что не вырваться. Служить под подозрением? И вести при этом жизнь человека, заглавного в литературе? Как это можно?

«Зависимость жизни семейственной делает человека более нравственным. Зависимость, которую налагаем на себя из честолюбия или из нужды, унижает нас. Теперь они смотрят на меня как на холопа, с которым можно им поступать как им угодно: Опала легче презрения. Я, как Ломоносов, не хочу быть шутом ниже у господа бога. Но ты во всем этом не виновата, а виноват я из добродушия, коим я преисполнен до глупости, несмотря на опыты жизни».

Глупость? Добродушие? Вина? Мы не знаем. Знаем только, что они не должны вести к смерти и несчастьям. К унижениям – и униженности – в иерархиях. К войне с самим собой. Январь 1837 г. нам дал пример, чем это кончается.

«Государственная безопасность»

Как может вынести сложный, творческий человек еще и всеобъемлющий контроль властей? Цензуру на каждый чих, пусть первого лица в государстве? Полицейскую люстрацию его писем к жене? «Я не писал тебе потому, что свинство почты так меня охолодило, что я пера в руки взять был не в силе. Мысль, что кто-нибудь нас с тобой подслушивает, приводит меня в бешенство… Без политической свободы жить очень можно; без семейственной неприкосновенности… невозможно; каторга не в пример лучше».  И еще – «будь осторожна… вероятно, и твои письма распечатывают: этого требует Государственная безопасность». 

Как все это вынести? А как справиться вот с этим – «он все-таки порядочный шалопай, но если удастся направить его перо и его речи, то это будет выгодно»?  Направить? Да, встреча и соглашение с царем 1826 г. «С надеждой на Великодушие Вашего Императорского Величества, с истинным раскаянием и с твердым намерением не противоречить моими мнениями общепринятому порядку… Вашего Императорского Величества верноподданный Александр Пушкин».  «Обязательство Пушкина: Я нижеподписавшийся обязуюсь впредь никаким тайным обществам… не принадлежать».  Есть и попечитель. «Его Императорское Величество, с чисто отеческим благоволением к вам, удостоил поручить мне, генералу Бенкендорфу, не как начальнику жандармов, но как человеку, которому он оказывает доверие, следить за вами и руководить вас своими советами…».  Не советы, а выговоры (Жуковский).

10 лет демонстраций благонадежности. Секретное донесение: «Поэт Пушкин ведет себя отлично хорошо в политическом отношении. Он непритворно любит государя… Пушкин сказал: „Меня должно прозвать или Николаевым, или Николаевичем, ибо без него я бы не жил. Он дал мне жизнь и, что гораздо более, — свободу: виват!» 

И даже так. Июль 1832 г.: «Осыпанному уже благодеяниями его Величества… я всегда желал служить Ему по мере способностей… Если Государю Императору угодно будет употребить перо мое для политических статей, то постараюсь с точностью и усердием исполнить волю Его Величества… Озлобленная Европа нападает покамест на Россию не оружием, но ежедневной, бешеной клеветою… Пускай позволят нам Русским писателям отражать бесстыдные и невежественные нападения иностранных газет…». 

Когда он умер, бумаги его были сразу же опечатаны: был сделан их жандармский обыск, «чтобы ничего не было скрыто от наблюдения правительства» (Бенкендорф);  прощание – по сокращенной программе, в усиленном охранении жандармов; цензурой – запрет «громких воплей по случаю смерти Пушкина»;  императорский запрет «всяких встреч», пока гром с телом Пушкина везли из Петербурга в Святогорский монастырь, запрет любой церемонии при погребении; по смерти вокруг него пытались найти тайное общество / реформаторскую партию; «Пушкин – глава демагогической партии».

Вот черновик письма Жуковского Бенкендорфу. «…Выговоры, для Вас столь мелкие, определяли целую жизнь его: ему нельзя было стронуться с места свободно, он лишен был наслаждения видеть Европу, ему нельзя было произвольно ездить и по России, ему нельзя было своим друзьям и своему избранному обществу читать свои сочинения…».  И еще: «Пушкин хотел поехать в деревню на житье, чтобы заняться на покое литературой, ему было в том отказано под тем видом, что он служил, а действительно потому, что не верили. Но в чем же была его служба?.. Какое могло быть ему дело до иностранной коллегии? Его служба была его перо… Для такой службы нужно свободное уединение. Какое спокойствие мог он иметь с своею пылкою, огорченною душой, с своими стесненными домашними обстоятельствами посреди того света, где все тревожило его суетность, где было столько раздражительного для его самолюбия, где, наконец, тысячи презрительных сплетней, из сети которых не имел он возможности вырваться, погубили его».

Что он сделал?

Итак, «стесненные домашние обстоятельства». 1831 – 1837. Среди большого света, «раздражительного для самолюбия». Под «мучительным надзором». Когда «все тревожило его суетность». Внутри машины государства.

 «Санктпетербургский Обер-Полицмейстер, от 20 минувшего сентября за № 264, уведомил…, что по Высочайше утвержденному положению Государственного Совета, объявленному предместнику его предписанием Г. Санктпетербургского Военного Генерал-Губернатора от 19 августа 1828 года № 211, был учрежден в столице секретный полицейский надзор за образом жизни и поведением известного поэта, Титулярного Советника Пушкина…».

Что сделал за это время? «История Пугачева», «Пиковая дама», «Дубровский», «Капитанская дочка», «Русалка», лучшие свои сказки, «Медный всадник», «Песни западных славян», «Путешествие в Арзрум», «Анджело», десятки великолепных стихов. «Арап Петра Великого» - то, что успел. Тексты и материалы будущей «Истории Петра I». Огромная переписка, заметки – всё приготовления к будущей писательской жизни.

Последнее письмо? В 3-м часу дня, 27 января, за 2 часа до дуэли – о переводе пьес Барри Корнуолла.

Он все это сделал.

Повести без конца

Мы все хотели бы сделать концовку повести о жизни Александра Пушкина счастливой. Число его томов – утроенным или учетверенным. Нам это дано лишь в воображении.

Но наши собственные повести продолжаются. И смысл происходящего – часто тот же самый. Неутомимые расхождения желаний. Быть подчиненным возрасту, любви, хлебу, теплу и молоку, но не себе. Быть иным, чем хочешь. Быть не там. Быть служащим. Быть с внушающими жалость попытками проникнуть в разум высших лиц государства. Добиться понимания. Влиться подчиниться выбиться бежать менять меняться быть. Ходить во фраке, когда все в мундирах. А что переживать? Свою бесценность и униженность в одном флаконе. И еще – загнанность. Так это называется. Когда ночь – бессонная и еще не закончилась рассветом. Страх небытия. Страх невозможности. Страх завершения. Смерть, которая может быть выгодна, чтобы погасить долги.

«Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того вижу, как он печален, подавлен, не спит по ночам и, следовательно, в подобном состоянии не может работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободной».

Свободной. Быть. Свободным. Чтобы сочинять в высшем смысле этого слова. Чтобы наслаждаться любыми актами жизни. Пусть это будет – о каждом из нас.